Эскимо с Хоккайдо

Я уставился на сломанную люстру из дерева и проволоки, которая свисала с подмоченного потолка, и прикинул, что сказал бы по этому поводу парень из «Струны Ниппона». Эти искореженные останки прежде были акустической гитарой, которую, по его статистике, рокеры никогда не бьют. Седьмая категория – дизайн интерьера. Я лежал на затейливой антикварной кушетке, обитой золотым бархатом. В свое время этот предмет меблировки был бы выставлен за изрядную цену в каком-нибудь престижном бутике Аоямы. Но прошли его денечки: от множества сигаретных ожогов обивка сделалась пятнистой, как шкура издыхающего леопарда.

– Я уж думал, с этим дерьмом покончено,  – рассеянно вздыхал Суда, расхаживая по комнате. Расхаживать было особо негде. Груды виниловых пластинок боролись за место под люстрой с упаковками от фаст-фуда, забитыми пепельницами, раздавленными пивными банками, кассетами, дисками, проводами электрогитары, книгами и журналами. Гигантский черный усилитель – в нем бы хоронить профессионального борца Великана Бабу[126],  – торчал в углу, занимая пространство размером в пять татами.

– Суда, я потрясен,  – заметил я.  – Я-то думал, ты из этих анально-ретентивных педантов.

Суда обернулся, явно удивившись, что ко мне вернулся голос. Белая майка-безрукавка обнажала бы мускулы – если б он успел их накачать. Рыжие и светлые пряди обвисли, упали ему на плечи, на руках новенькие перчатки без пальцев, для подъема тяжестей – трудно воспринимать всерьез человека в таких перчатках. С другой стороны, я только что лежал в собственной блевотине, и это вряд ли повышало мой авторитет. Наверное, я здорово испачкался: кто-то снял с меня белую рубашку и вместо нее надел черную гастрольную футболку «Мерцбоу»[127] и кожаную мотоциклетную куртку. Неплохо смотрелось с черными брюками в обтяжку и ботинками.

– Живой, а?

– Как диско,  – полусонно ответил я.

– Говорят, диско возвращается.

– Повезло мне.

– Но это давно говорят,  – уточнил Суда.  – Доктор Ник уже едет. Он сказал, что ты выживешь, но хочет сам тебя осмотреть. Пусть заодно и нос посмотрит.

Я поднял руку и ощупал эту часть лица. Жуть до чего больно. Нос распух размером со сливину – здоровенную, гадкую сливу, которую ни в коем случае нельзя трогать.

В комнате явственно ощущался недостаток любви. Суда был расстроен. Вероятно, чувство чести не позволяло ему задавать вопросы и возмущаться тем, что его посреди ночи вызвали спасать наркомана от передозировки. Или ему такие подвиги надоели, как исполнение одной и той же хитовой песни: рутина, все равно что завязывать шнурки на ботинках.

В двух шагах от меня электронные часы гигантской видеодвойки показывали 3. 35 утра. Часы стереопроигрывателя рядом с видеодвойкой утверждали: 1. 19 дня. Часы в виде Элвиса кривовато улыбались со стены, но ничего не говорили: кто-то оторвал у них руки. Мне показалось, будто безрукий Элвис все еще тикает, но может быть, это кровь пульсировала в голове. Из носа в горло порой затекала струйка крови, желудок многократно перекрутился и стал похож на собаку, сделанную из воздушного шарика.

– Аки и Маки нашли тебя одного, без сознания,  – сообщил Суда.  – Им пришлось бросить в окно кирпич. Боюсь, кирпич попал тебе в лицо.

– Кирпичу сильно досталось?

– Шути сколько влезет. Они тебе жизнь спасли, черт возьми!

Что-то забрезжило. Госпожа Сэцуко Насимура и лав-отель «Челси». Ребята нашли только меня – ну и ладно. Как бы я объяснил ее присутствие? Мне и самому далеко не все было ясно. Убедившись, что я жив и могу думать, я снова задумался над загадкой этой особы. Так близко к смерти я не бывал с прошлого апреля, когда глава китайской секты Сяпин Лу попытался уморить меня ядовитым порошком из навозного жука.

Дверной звонок вместо обычной трели испускал МИДИ-версию первых трех тактов «Счастливого уикэнда любви», жизнерадостного хита «Святой стрелы». Суда сделал полшага, отпер замок и раздвинул двери.